Ещё о свободе воли

В продолжение темы о свободе воли — лонгрид Стивена Кейва «Свободы воли не существует», подзаголовок которой выражает главную мысль: but we’re better off believing in it anyway («но нам лучше в неё всё-таки верить»). Свобода воли действительно является иллюзией, но эту иллюзию общество должно оберегать.

Перевод взят отсюда.

Столетиями философы и теологи практически хором заявляли, что цивилизация в том виде, каком мы ее знаем, зависит от широко распространенной веры в свободу воли — и что потеря веры в нее может иметь катастрофические последствия. Например, наши этические нормы предполагают, что мы можем свободно выбирать между правильным и неправильным действием. В христианской традиции это известно как «свобода морали» — способность различать и совершать добро, вместо того, чтобы всего лишь быть рабом своих страстей и желаний. Великий философ эпохи Просвещения Иммануил Кант неоднократно подтверждал эту связь между свободой и добродетелью. Если мы не свободны в своем выборе, рассуждал он, то тогда нет смысла заявлять, что мы обязаны выбрать путь справедливости.

Сегодня презумция свободы воли проходит красной нитью через каждую область политики США, будь то социальное обеспечение или уголовное право. Ею пропитана поп-культура, на ней основана Американская мечта — вера в то, что каждый может достичь чего-то, вне зависимости от того, с чего он начинает. Как написал Барак Обама в своей книге «Дерзость надежды» , американские ценности «берут истоки в простом жизненном оптимизме и в вере в свободу воли».

А что происходит, когда такая вера теряет свою ценность?

Наука постепенно становилась все смелее в своем утверждении, что все человеческое поведение можно объяснить законами точного причино-следственного механизма. Этот сдвиг в понимании является продолжением интеллектуальной революции, которая началась около 150 лет назад, когда Чарльз Дарвин впервые опубликовал свою работу «Происхождение видов». Вскоре после этого Дарвин представил свою теорию эволюции, а его двоюродный брат приступил к работе над иллюстрациями ее значения: если мы эволюционировали, значит, такие умственные способности как интеллект, должны быть наследуемыми. Но мы используем эти способности — которые у некоторых людей развиты лучше, чем у других — для принятия решений. Таким образом, наша способность делать выбор не свободна, а зависит от нашей биологической наследственности.

Гальтон является основоположником спора о главенстве природы или воспитания, бушевавшего весь 20 век. Являются ли наши действия развившимся эффектом нашей генетики? Или это последствия влияния среды? Собраны впечатляющие доказательства в пользу важности каждого из двух факторов. Вне зависимости от того, какой из них поддерживали ученые, они все больше и больше сходились во мнении, что наши действия непременно чем-то определяются.

В последние десятилетия исследования в области работы мозга помогли разрешить спор о природе и воспитании — и нанесли еще один удар идее свободы воли. Сканирование головного мозга позволило нам заглянуть в череп живого человека и показало сложные сети нейронов, благодаря чему большинство ученых достигло консенсуса в том, что эти сети формируются как под влянием генов, так и окружающей среды. Но кроме того, существует консенсус в том, что возбуждение нейронов определяет не просто некоторые или большинство наших мыслей, надежд, воспоминаний, или снов, — оно определяет их все.

Мы знаем, что химические изменения в мозге могут повлиять на поведение — иначе ни алкоголь, ни нейролептики не производили бы желаемого эффекта. То же касается структуры мозга: случаи, когда после развития у них опухоли мозга обычные взрослые люди становились убийцами или педофилами, показывают, как мы зависим от физических свойств серого вещества.

Многие ученые считают, что американский физиолог Бенджамин Либэт в 1980-х годах доказал, что у человека нет свободы воли. Еще тогда было известно, что к тому времени, как человек двигает рукой, в головном мозге уже развилась электрическая активность; Либэт показал, что этот механизм строится до того, как человек сознательно принимает решение совершить движение. Это сознательное ощущение принятия решения о действии, которое мы как правило относим к свободе воли, по-видимому является дополнительным элементом, запоздалой реконструкцией событий, происходящей после того, как мозг уже запустил действие.

Вся эта дискуссия 20 века о природе и воспитании подготовила нас к идее того, что мы сформированы под влиянием чего-то нам неподвластного. Но все же осталось немного места, по крайней мере в популярном воображении, для шанса преодолеть ограничения, накладываемые природой или средой, и стать творцом своей судьбы. Но ограничение, которое накладывает нейронаука, более радикально: она представляет мозг как обычную физическую систему, и предполагает, что наша способность влиять на его работу сравнима с нашей способностью влиять на биение сердца. Современное научное представление о поведении человека таково: нейрон возбуждается, возбуждает другие нейроны, это формирует наши мысли и действия, — эдакая неразрывная цепь, уходящая звеньями в наше рождение и до него. Таким образом, теоретически мы полностью предсказуемы. Если мы в достаточной степени будем разбираться в структуре и химии мозга любого человека, мы сможем, в теории, предсказать реакцию индивидуума со стопроцентной точностью.

Эти исследования и идеи не являются новыми. Но в наши дни разница заключается в том, что скептицизм по отношению к свободе воли распространилися за пределы лабораторий и влился в общественный мейнстрим. Например, количество судебных дел, в которых данные нейронауки используются как доказательства, увеличилось вдвое — в большинстве случаев в контексте, когда подсудимые заявляли, что это мозг заставил их совершить преступление. И множество людей также принимает этот посыл в других контекстах, взять хотя бы пример того, сколько книг и статей берутся «объяснить ваш мозг» с помощью чего угодно, начиная музыкой и заканчивая магией. Детерминизм в той или иной степени набирает вес. В обществе доминируют мнения скептиков.

Такое развитие событий поднимает неудобные и все более и более нетеоретические вопросы: если моральная ответственность зависит от веры в свою собственную свободу действий, тогда, с ростом популярности детерминизма, станем ли мы более морально безответственными? И если мы все чаще воспринимаем веру в свободу воли как заблуждение, что станет со всеми теми институтами, которые на этой вере основаны?

В 2002 году у двух психологов родилась простая, но гениальная идея: вместо того, чтобы строить догадки о том, что может произойти, если люди потеряют веру в свою способность выбирать, они решили провести эксперимент, чтобы это выяснить. Кэйтлин Вос, которая тогда работала в Университете Юты, и Джонатан Скулер из Университета Питтсбурга, попросили группу участников эксперимента прочитать небольшой текст, который приводил доводы в пользу того, что свободы воли не существует, а участники из другой группы прочитали текст с нейтральной позицией по теме. Затем они подвергли членов каждой из групп различным искушениям и пронаблюдали за их поведением. Могут ли различия в абстрактных филосовских убеждениях повлиять на решения людей?

Да, могут. Когда был предложен тест по математике, в котором списывать было легко, группа, настроенная на восприятие свободы воли как иллюзии, с большей вероятностью подглядывала в ответы. Когда появилась возможность украсть — взять больше денег, чем им полагалось, из конверта с монетами в 1$ — те, чья вера в свободу воли была подорвана, тащили больше монет. Вос сказала мне, что после всего комплекса исследований, она и Скулер выяснили, что «люди, которых разубеждали в их вере в свободу воли, с большей вероятностью вели себя аморально».

Видимо, как только люди перестают верить в свободу своих действий, они перестают чувствовать себя виновными в своих деяниях. Следовательно, они начинают вести себя менее ответственно и поддаются своим базовым инстинктам. Вос ставит акцент на то, что этот результат не ограничивается искусственными условиями лабораторного эксперимента: «Мы видим аналогичные эффекты в людях, которые в большей или меньшей степени верят в свободу воли».

Например, в другом исследовании Вос с коллегами измерили силу, с которой группа поденщиков верила в свободу воли, а затем проверили их производительность согласно оценке их руководителя. Те рабочие, которые твердо верили в то, что контролируют свои действия, чаще приходили на работу вовремя и оценивались начальниками как более трудоспособные. По сути оказалось, что вера в свободу воли прогнозирует производительность рабочего лучше, чем такие общепринятые методы как доморощенная трудовая дисциплина.

Другой новатор исследований в психологии свободы воли, Рой Баумайстер из Государственного университета Флориды, получил еще больше полезных данных. Например, он со своими коллегами обнаружил, что студенты с более слабой верой в свободу воли с меньшей вероятностью добровольно потратят свое время, чтобы помочь однокурснику, чем те, чья вера в свободу воли была сильнее. Аналогичным образом, после прочтения текстов с утверждениями вроде «Научно доказано, что свобода воли — иллюзия», настроенные на детерменистские взгляды студенты реже давали деньги бездомным или одалживали свой телефон.

Дальнейшие исследования Баумайстера и его коллег установили взаимосвязь между ослабленной верой в свободу воли со стрессом, несчастьем, и меньшей готовностью посвятить себя отношениям с другим человеком. Ученые выяснили, что когда испытуемым внушали, что «все человеческие поступки вызваны предшествующими событиями и могут быть объяснены через призму движения молекул», из этого они выносили, что смысл жизни менее значим. Ранее в этом году другие исследователи опубликовали работу, которая демонстрирует, что ослабленная вера в свободу воли коррелирует с плохой академической успеваемостью.

И так далее: доказано, что вера в иллюзорность свободы воли отрицательно влияет на креативность, желание учиться на своих ошибках, способность выражать благодарность окружающим; она побуждает людей занимать подчинительную жизненную позицию. Кажется, что во всех отношениях, когда мы проникаемся идеями детерминизма, мы потворствуем своей «темной стороне».

Немногим ученым комфортно высказывать мнение о том, что люди обязаны верить в откровенную ложь. Выступая за сохранение господства такой неправды, они рискуют посягнуть на свою профессиональную честность и на принцип, которым философы дорожили испокон веков: платоновскую надежду на то, что истина и добро идут рука об руку. Шауль Смилански, профессор философии Университета Хайфы в Израиле, всю свою карьеру упорно боролся с этой дилеммой, и пришел к горькому выводу: «Мы не можем позволить людям принять правду» о свободе воли.

Смилански убежден, что свободы воли не существует в ее классическом смысле — и что осознание этой истины большинством людей возымеет негативный эффект. Он объясняет:

Представьте, что я размышляю, выполнять мне свой долг или нет, например, прыгнуть с парашютом над вражеской территорией, или что-то более повседневное, например, доложить о каком-то противозаконном действии и рискнуть своей работой. Если все согласны, что свободы воли не существует, тогда я знаю, что скажут люди: „Что бы он ни сделал, у него не было выбора — мы не можем его винить“. Поэтому я знаю, что меня не будут осуждать за выбор корыстного варианта.

По мнению ученого, это очень опасно для общества, и «чем больше мы будем принимать детерминисткую картину мира, тем хуже будут обстоять дела».

Смилански считает, что детерминизм негативно сказывается на порицании; это же касается и похвалы. Представьте, что я все же рискую своей жизнью и десантируюсь на территорию врага, чтобы выполнить опасную миссию. Когда все закончится, люди скажут, что у меня не было выбора, что мои подвиги были всего лишь, как говорит Смилански, «разворачиванием уже данного», и поэтому едва ли заслуживают похвалы. И точно так же, как уничтожение института порицания развязало бы руки безнравственному поведению, расшатывание института похвалы устраняет стимул совершать добрый поступок. Смилански уверен: наши герои уже бы так не вдохновляли, наши достижения были бы менее достойны внимания, и вскоре мы бы утонули в атмосфере упадничества и отчаяния.

Смилански отстаивает позицию «иллюзионизма» — убеждение, что свобода воли действительно является иллюзией, но эту иллюзию общество должно оберегать. Идея детерминизма, и факты, подтверждающие ее, не должны выходить за стены храмов науки. Только посвященные, находящиеся в этих стенах, осмелятся, как он сказал, «взглянуть темной правде в глаза». Смилански осознает, что в этой идее есть нечто радикальное, даже страшное — но когда выбор стоит между правдой и добром, то ради человечества, правда должна уступить.

Аргументация Смилански может поначалу показаться странной, если учесть его заявление, что мир лишен свободы воли: если мы и в самом деле ничего не решаем самостоятельно, зачем переживать о том, что какая-то информация будет предана огласке? Но новая информация — это, конечно, очередной сигнал от органов чувств; она может изменить наше поведение, даже если мы не осознаем себя агентами в этом изменении. На языке причины и следствия, вера в свободу воли не может вдохновить нас стать лучшими версиями самих себя, но стимулирует нас на это.

Иллюзионизм поддерживает меньшинство академических философов, большая часть которых все еще надеется, что добро и правду можно гармонично сочетать. Но это убеждение представляет собой древнее направление мысли среди интеллектуальных элит. Ницше называл свободу воли «уловкой богослова», которая позволяет «судить и наказывать». Многие мыслители, как и Смилански, верили, что институты суда и наказания необходимы, если мы не хотим погрязнуть в варварстве.

Смилански не защищает политику контроля мыслей, как это было описано у Оруэлла. К счастью, утверждает он, мы в ней не нуждается. Вера в свободу воли для нас естественна. Ученые и комментаторы просто-напросто должны сдерживаться вместо того, чтобы восхищенно разубеждать людей в иллюзиях, на которых держится все, что они им дорого. Многие ученые «не понимают, какой эффект эти идеи могут оказать», рассказал мне Смилански. «Пропаганда детерминизма самодовольна и опасна».

Однако не все ученые, которые публично выступают против веры в свободу воли, закрывают глаза на социальные и психологические последствия своих действий. Некоторые из них просто не согласны, что одним из этих последствий является крах цивилизации. Один из самых видных представителей этого крыла, нейроученый и писатель Сэм Харрис, в своей книге «Свобода воли» (2012) поставил своей целью разрушить фантазию о сознательном выборе. Как и Смилански, он верит, что свободы воли как таковой не существует. Но Харрис при этом считает, что нам лучше обойтись без этого понятия в принципе.

«Убеждения нам нужны для выяснения правды», — сообщил мне Харрис.

Иллюзии, даже придуманные для общего блага, всегда будут мешать нам. К примеру, сейчас мы используем угрозу тюремного заключения в качестве грубого инструмента, который не дает людям совершать плохие поступки. Но если мы вместо этого примем мнение, что «человеческое поведение происходит из нейрофизиологии», утверждает он, мы станем лучше понимать, что же на самом деле заставляет людей совершать плохие поступки, несмотря на угрозу наказания, — и как их остановить.

«Нам нужно найти рычаги, с помощью которых мы сможем поощрять стремление людей быть лучшими версиями самих себя»

Харрис также утверждает, что мы должны признать, что даже самым страшным преступникам — психопатам-убийцам, к примеру, — в каком-то смысле просто не повезло.

«Они не выбирали свои гены. Они не выбирали своих родителей. Они не конструировали свой разум, но ведь их разум — это и есть источник их действий и намерений»

В более глубоком смысле, они не виноваты в совершенных преступлениях. Признавая это, мы можем беспристрастно обдумать как можно справляться нарушителями так, чтобы реабилитировать их, защитить общество и снизить количество нарушений в будущем. Харрис думает, что со временем «станет возможно вылечить такие вещи, как психопатия», что произойдет только если мы примем факт, что разум, а не какая-то там чудаческая свобода воли, является источником отклонений.

Признание этого факта освободит нас от ненависти. Заставлять людей нести ответственность за свои поступки звучит как один из краеугольных камней цивилизованной жизни, но мы платим высокую цену за это: обвиняя людей, мы становимся злыми и мстительными, и это затуманивает наш рассудок.

«Сравните реакцию на Ураган „Катрина“ с реакцией на теракты одиннадцатого сентября», — предложил Харрис. Для многих американцев, люди, захватившие тогда самолеты, воплощают представление о преступниках, которые сами решили уподобиться злу. Но если мы откажемся от веры в свободу воли, человеческое поведение будет рассматриваться как любой другой естественный процесс — и это, как верит Харрис, сделает нашу реакцию более рациональной.

Хотя масштаб этих двух катастроф похож, реакции на них отличались разительно. Никто не стремился мстить тропическим штормами или объявлять «Войну против погоды», так что ответные действия после «Катрины» были сфокусированы на перестройке и предотвращении будущих катастроф. Ответ на трагедию 11 сентября, утверждает Харрис, сопровождался гневом и желанием мести, и привел к потере еще большего числа жизней, чего можно было избежать. Харрис не говорит, что мы не должны были реагировать на 11 сентября вообще, однако, рассудительная реакция была бы абсолютно другой и, вероятно, менее расточительной.

«Ненависть токсична и может дестабилизировать отдельные жизни и целые страны. C исчезновением свободной воли пропадет и целесообразность ненависти к другим»

Хотя Кэтрин Восс и ее коллеги говорят, что социальные проблемы могут возникнуть, если мы будем считать, что наши действия определены силами, которые мы не в состоянии контролировать — ослабление морали, мотивации и нашего чувства осмысленности жизни, — то Харрис считает, что, наоборот, из рассмотрения человеческого поведения в том же самом свете возникнет общественная польза. С этой выигрышной точки зрения, моральная сущность детерминизма выглядит совсем по-иному, и кажется нам более подходящей.

Вдобавок, Харрис убежден, что как только люди начнут лучше разбираться в работе их мозга, многие из проблем, перечисленных Восс и другими, исчезнут. Детерминизм, пишет он в своей книге, не означает, что «сознательное понимание и обоснованное размышление ни на что не годятся». Определенные виды действий требуют от нас осознания выбора — необходимо взвешивать аргументы и производить оценку доказательств. И правда, если бы нас поместили в ту же самую ситуацию снова, в сотне случаев из ста мы бы приняли тоже самое решение, «это как перемотка фильма назад и просмотр заново». Но акт размышления — борьба с фактами и эмоциями, которую мы считаем неотъемлемой частью своей природы, — тем не менее, реален.

Серьезная проблема, по мнению Харриса, заключается в том, что люди часто путают детерминизм с фатализмом. Детерминизм это убеждение в том, что наши решения — часть нерушимой причинно-следственной цепочки. Фатализм же это убеждение в том, что наши решения ничего не значат, потому что все, чему суждено сбыться, сбудется — как женитьба Эдипа на его матери, произошедшая, как бы он ни пытался избежать такой судьбы.

Когда люди слышат, что свобода воли не существует, они ошибочно становятся фаталистами; они считают, что их усилия уже ничего не изменят. Но это неправильно. Люди не двигаются в направлении неизбежной судьбы; и замена стимула (вроде другого представления о свободе воли) изменит и их поведение, и их жизнь. Харрис верит, что если бы люди лучше понимали эти тонкие различия, последствия потери веры в свободу воли были бы намного менее негативными, чем предполагают эксперименты Восс и Баумейстера.

Можно ли пойти еще дальше? Существует ли путь вперед, который одновременно сохраняет вдохновляющую силу веры в свободу воли и сострадательное понимание, которое приходит с детерминизмом?

Философы и теологи привыкли говорить о свободе воли так, будто ее можно включить и выключить; как будто наше сознание нависает аки приведение над причинно-следственной цепочкой; или словно мы катимся по жизни как камень, спускающийся с холма. Но и другое видение человеческого фактора имеет право на существование.

Некоторые ученые утверждают, что мы должны воспринимать свободу выбора в рамках нашей очень даже реальной и весьма изощренной способности определять потенциальные исходы конкретной ситуации. К этим ученым относится Брюс Уоллер, профессор философии в университете Янгстауна. В своей новой книге «Восстанавливающая свобода воли» он пишет, что мы должны сконцентрироваться на нашем умении в любой ситуации генерировать широкий выбор возможностей для себя в любой ситуации и без принуждения извне решать, какую из них выбрать.

Уоллеру просто не важно, что эти процессы были подкреплены причинно-следственной цепочкой работающих нейронов. В его понимании свобода воли и детерминизм не противоположны друг другу, какими их часто называют; они лишь описывают наше поведение на разных уровнях.

Уоллер верит, что его мнение соответствует научном пониманию того, как мы эволюционировали: фуражирующие животные — люди, также мыши, медведи и вороны — должны быть способны генерировать варианты для себя и принимать решения в сложной изменяющейся среде. Люди, с такими увесистыми мозгами, превосходят других животных в выдумывании и взвешивании опций. Наш диапазон для выбора намного шире, что в результате делает нас гораздо свободнее.

Определение свободы воли у Уоллера совпадает с тем, как ее видят простые люди. Одно исследование 2010 года обнаружило, что люди, в основном, думали о свободе воли в отношении следования собственным желаниям, свободы от принуждения (такого, как приставленный к голове пистолет). Пока мы продолжаем верить в этот вид практической свободы воли, этого должно быть достаточно, чтобы сохранить идеалы и этические стандарты, изученные Восс и Баумейстером.

Но в то же время такое понимание свободы воли приводит Уоллера к взгляду на справедливость и ответственность, разительно отличающемуся взгляда большинства людей. Никто не был причиной самому себе: никто не выбрал свои гены или среду, в которой он родился. Следовательно, никто не несет высшую ответственность за то, кто он и что он делает. Уоллер сказал мне, что он поддержал настроение речи Барака Обамы в 2012 году, в которой прозвучала ставшая потом известной фраза «Это не ты его построил», где президент призвал обратить внимание на внешние факторы, сопуствующие успеху. Он также не был удивлен, что она вызвала такую бурную негативную реакцию тех, кто хочет верит, что лишь они — строители собственного счастья и достижений. Но, по мнению Уоллера, мы должны смириться с фактом, что жизнь определяется неравенством врожденного и приобретенного, ведь

«так мы сможем принять практические меры, чтобы искоренить несчастье и помочь всем реализовать свой потенциал»

Чтобы понять, как достичь этого, нам потребуются десятки лет, пока мы постепенно разгадываем природу нашего разума. Во многих областях, вероятно, такая работа поможет призвать к большему состраданию: предлагая лучшую (и более точную) помощь тем, кто оказался в неприятной ситуации. И хотя угроза наказания необходима как сдерживающее средство, она во многих случаях будет сбалансирована усилиями, направленными на укрепление, а не расшатывание, возможности для автономии, которая неотъемлема для нормальной человеческой жизни. Будет развиваться такой тип воли, который ведет к успеху — способность замечать для себя позитивные варианты, принимать хорошие решения и придерживаться их; и те, кто находится на дне социума, больше всего нуждаются в такой позиции.

Для некоторых людей это может звучать как ничем не оправданная попытка усидеть на двух стульях. В каком-то смысле так оно и есть. Это попытка удержать все то лучшее, что ассоциируется с системой убеждения о свободе воли, избавившись от худшего. Президенту Обаме, который одновременно защищал «веру в свободу воли» и заявлял, что не только мы — строители собственного счастья, на собственной шкуре довелось узнать, насколько тонка граница между этими мнениями. Но, возможно, это нам и нужно, чтобы спасти Американскую мечту — и многие другие идеи о цивилизации по всему миру — в эру науки.